Часть 2

Следуя по маршруту экспедиции Арсеньева 1906 - 1907 годов, участники проекта "Семеро смелых" встретили осень в тайге. Впереди их ждала зима и самый трудный этап путешествия по Усурийскому краю - переход по льду замерзшего Бикина



В Сихотэ-Алиньском заповеднике наконец повстречались с тиграми. Мы очень этого хотели, хотя Дерсу Узала, не понаслышке знакомый с когтями «амбы», учил Арсеньева: «Такой люди, который никогда амба посмотри нету – счастливый...» В рамках российско-американского проекта «Амурский тигр» егеря отлавливают и метят тигров – надевают на них радиоошейники, чтобы экологи могли следить за их перемещениями. В заповеднике на тот момент находилось несколько меченых тигров, и очень скоро нам удалось выйти на след тигрицы.

Тигроловы сказали, что неподалеку у нее логово с тигрятами. Пока тигрята маленькие, на них легко надеть радиоошейники – если, конечно, мать отойдет от логова на несколько часов. Следующие два дня мы терпеливо караулили возле сопки, на вершине которой в скалах находилось логово. И вот на закате радиосигнал сообщил о том, что тигрица вышла на охоту.

Но что это? Судя по показаниям приемника, тигрица направляется в нашу сторону. Она уже совсем близко – в 50 метрах, в 30-ти… Вдруг сигнал исчез – тигрица замерла на месте. Несколько томительных минут – и она продолжила свой путь уже по другой стороне сопки. Видимо, почуяв людей, тигрица проползла среди камней так близко от нас, что на какое-то время сигнал был потерян. Мы проходим вперед и видим на тропе свежий тигриный помет. Это знак, оставленный специально для нас: «Здесь моя территория!»

Уже темнеет, идти к логову опасно. Да и пропавший радиосигнал вовсе не означает, что тигрица ушла – скорее всего, затаилась где-то в камнях. Идти метить тигрят мы в тот раз не решились – адреналина в крови оказалось более, чем достаточно…

Мы расстались с тигроловами, но через какое-то время они вызвали нас по рации. Возле озера Голубичное, где Арсеньев потерял часть мулов, тигры охотятся на стадо маралов! Поспешили туда, и на этот раз удача улыбнулась нам – в петли тигроловов попались сразу трое полуторагодовалых тигрят.

Хотя «тигрята» – это только по сравнению со взрослыми особями. Уссурийский тигр гораздо крупнее индийского – в длину он достигает 3 м и весит под 300 кг. Тигрята оказались вдвое меньше. Тигроловы усыпили их, обмерили, взвесили, надели радиоошейники и освободили из петель. Работали быстро – снотворное действует всего 20 минут.

Конечно, я радовался, что удалось встретить и поснимать тигров в естественной среде обитания. Но теперь меня все же гложут сомнения. Ведь метод радиослежения – палка о двух концах. Говорят, меченых тигров легко находят не только ученые, но и браконьеры. На их жаргоне убитый тигр – «матрац в сборе». За такие «матрацы» дают очень хорошие деньги в Китае – не только за шкуру, но и за когти, клыки, внутренние органы, мясо, кости… Отходов не бывает.

А былых хозяев тайги всего-то осталось несколько сотен на белом свете. И все они здесь – в Уссурийском крае. Как бы не настала «амбе» и впрямь амба…

Зима



«На другой день мы принялись за устройство шести нарт. Три мы достали у удэгейцев, а три приходилось сделать самим. На Дерсу было возложено общее руководство работами. Всякие замечания его всегда были кстати, стрелки привыкли, не спорили с ним и не приступали к работе, пока не получали его одобрения». (Арсеньев. «Дерсу Узала»)

Самый суровый этап экспедиции пришелся на февраль. В Амгу к нам присоединился телеоператор из Владивостока Гена Шаликов. Братья Дукай разделились: нас повел Василий, старший, а Михаил еще с двумя охотниками выехал на снегоходах с санями навстречу из поселка Красный Яр в низовьях речки Бикин.

Мы шли на широких лыжах, подбитых жестким оленьим мехом. Направление ворса позволяет им легко скользить вперед и мешает скатываться на подъемах. Василий шел первым – бил лыжню. В глубоком снегу лыжи проваливаются сантиметров на двадцать, без лыж – провалишься по пояс. Какой это тяжкий труд – идти первым, я испытал на себе через несколько дней, когда вызвался подменить Василия.

Кстати, нам пришлось отказаться от своей амуниции и переодеться в нанайские суконные куртки с кушаками, доставленные Василием. Оставили мы в Амгу и палатки из синтетической ткани. Слово Арсеньеву:

«Для горожанина покажется странным, как можно идти по лесу и не найти дров. А между тем это так. Ель, пихта и лиственница бросают искры; от них горят палатки, одежда и одеяла. Ольха – дерево мозглое, содержит много воды и дает больше дыма, чем огня. Остается каменная береза. Но среди хвойного леса на Сихотэ-Алине она попадается одиночными экземплярами». (Арсеньев. «Дерсу Узала»)

На ночевку в зимней тайге устраиваются так: натягивают под наклоном тент-отбойник, у входа кладут два срубленных бревна и разводят между ними костер. Бревна будут тлеть до утра, на них и готовят, и сушат. Одежду и обувь всегда берут с запасом – промокшие от пота рубашки-майки необходимо высушить, прежде чем продолжать путь. Нанайцы учат: на привале не стой ни секунды, занимайся чем-то – пили-руби дрова, таскай вещи… Только когда бивак разбит и разведен огонь, можно переодеться в сухую одежду и расслабиться.

Тайга под полутораметровым слоем снега безжизненна. Она не интересна ни зверям, ни птицам. Живность устремляется к руслам замерзших рек. Вдоль них охотники и располагают свои зимовьяґ – строения, похожие на баньку с верандой. В сарайчике на высоких сваях – припасы, НЗ.

Арсеньева поразило когда-то, что «дикарь» Дерсу оставлял в тайге провизию, спички и сухие дрова для совершенно незнакомых людей, которых он, может, никогда и не встретит, а встретит, так не узнает – ни он их, ни они его. При том что в тайге того времени царил «закон-тайга». Лишь его признавали китайские разбойники-хунхузы, грабившие Дерсу, и российские каторжники, убившие его впоследствии. Даже раскольники-староверы обкладывали данью «инородцев».



«От Сигоу вниз по реке Бикину часто встречались зимовья, построенные русскими лесопромышленниками. Зимовье от зимовья находились на расстоянии двадцати пяти километров». (Арсеньев. «Дерсу Узала»)

Зимовья и сегодня есть на Бикине благодаря нанайцам, уходящим ставить капканы и охотиться в верховья реки. Разминуться с Михаилом, двигаясь от зимовья к зимовью, мы не могли. Но беда подстерегла с другой стороны. Началась оттепель с затяжным снегопадом. На реке тут же образовались промоины и полыньи, гибельные для трех «Буранов». Путь, который мы преодолели бы на них за пять дней, занял у нас две недели и отнял все силы. Уйти от реки мы не могли, кругом – сплошная стена тайги, завалы. Снегоходы глохли в рыхлом снегу, приходилось торить перед ними путь, сошками пробуя лед, перепрыгивать промоины, вытаскивать провалившиеся машины. Все, кроме привычных ко всему нанайцев и меня (какие кадры!), в сердцах проклинали все на свете. А надо было внимательнее читать Арсеньева:

«Лед, прикрытый снегом, уже не утолщался более. Наоборот, там, где снег сдуло ветром, река промерзла глубоко. Вот почему замерзание местных рек отличается такой неравномерностью. Толщина льда часто колеблется от 1 до 70 сантиметров. Если снег выпал рано, то по реке надо ходить осторожно, все время пробуя лед толстой палкой. Стрелки с недоверием отнеслись к словам туземцев и шли не разбирая, но после одного-двух купаний убедились, что такими советами пренебрегать нельзя». (Арсеньев. «Дерсу Узала»)

Продукты подходили к концу, но нанайские охотники добыли оленя, и этот вопрос был решен. Дней через десять у «Буранов» стал заканчиваться бензин… Сначала мы бросили сани, затем – сами снегоходы. Ночью температура опускалась до –20°С, а до ближайшего нанайского селения Красный Яр оставался еще день ходу на лыжах. И мы пошли. Ничего – дошли, отогрелись… Нанайцы с подмогой и запасом топлива отправились за брошенными машинами, а мы пожили пару дней нанайской жизнью.

Застолье, сдвигаем в круг стаканы, фотографируемся. Василий бьет в бубен и что-то напевает. Оказалось, он еще и шаман в своем поселке в несколько сот дворов. Среди русских изб виднеются и традиционные сарайчики из корья. (Если стволы ободраны от коры, значит, жилье близко, – вычисленная Арсеньевым примета.)

Поселок, в принципе, депрессивный – дети умирают, бабы в огороде копаются, кто-то спивается, кто-то сбегает от всего этого в тайгу и кормит семью, продавая скупщикам добытую пушнину.

Вспомнилось, как Арсеньев описывал котомку Дерсу. Самым ценным предметом в ней была пустая бутылка от рома. Арсеньев выбросил ее – Дерсу немедленно подобрал.

Надо сказать, за сто лет мало что изменилось. Я не поленился сфотографировать содержимое вещмешка одного из наших проводников: чайник, чай обычный и травяной, спички, просмоленные береста и шнур для разведения костра, спирт в бутылке, самая малость провизии, патроны. Остальное все на себе.

Не изменились и привычки обитателей тайги: если тебе что-то дарят (зубы медведя, например, или корень жень-шеня), ты обязан отблагодарить чем-то равноценным – те же патроны, ножи, фонари. Царский подарок – бензопила, лодочный мотор или «Буран»…

«После долгого питья из кружки дешевого кирпичного чая с привкусом дыма с каким удовольствием я пил хороший чай из стакана! С каким удовольствием я сходил в парикмахерскую, вымылся в бане и затем лег на чистую кровать с мягкой подушкой!» (Арсеньев. «Дерсу Узала»)

Так заканчивается повесть Арсеньева. Исследователь вернулся домой, в привичную жизнь. Теперь – обрабатывать материалы, писать отчеты, читать доклады, затевать следующую экспедицию, мечтать… А вот Дерсу в городе ждало «лобовое столкновение» с цивилизацией. И он его не пережил. Лесного жителя возмущало, что в городе нельзя стрелять, что здесь надо платить за дрова и даже за воду. Он стал проситься в тайгу, ушел и больше не вернулся.

Но так не хочется расставаться с ними обоими…

«В 1906 году ранней зимой Арсеньев привез к нам в Хабаровск Дерсу Узала, правильнее Дэрчу Оджал. Это был сильный, очень грязный гольд (гольдами называли нанайцев – прим. ред.) с трубкой. Курил что-то свое, страшный дух. Трубку он никогда не выпускал изо рта. Помню Дерсу купил красной и синей глянцевой бумаги для цветов. Он клеил из них лодочки и сажал туда бумажных человечков, потом сжигал их, это была жертва родственникам. Подарки на тот свет родным. Так он думал. С Дерсу была его старая винтовка и сумка-котомка. Я и гольд говорили друг другу «ты». Гольд не хотел сидеть на стуле, только на полу. Жил у нас на кухне, не хотел идти в баню, забыл, что это такое. Точнее, при кухне была комната для прислуги, в ней Дерсу и жил. Володя записал Дерсу на фонограф, а потом дал послушать. Дерсу испугался.

Дерсу жил у нас всю зиму. Любил водку. Володя уговаривал Дерсу, которого он звал «мой Дерсук», не пить. За работу проводником Дерсу должен был получить от Володи большие деньги, но он взял только 45 рублей. Остальные не тронул. «Зачем моя тайга деньга». Если Дерсу выпивал водки, то начинал петь. На своем языке, во весь голос.

Дерсу ушел от нас, когда Володя был в лесу. Потом мы узнали, что 13 марта 1908 года каторжники, добывающие гранит на Хехцире, убили Дерсу из-за его винтовки. Арсеньев не нашел могилу Дерсу». (Из воспоминаний Анны Константиновны, первой жены Арсеньева)